Протоиерей Алексий Кибардин

Отец Алексий принадлежал к числу самых замечательных священников Санкт-Петербургской епархии XX века. Родился он 30 сентября 1882 г. в с. Всесвятское Слободского уезда Вятской губернии в семье сельского священника (мать умерла в 1901 г., а отец — в 1909 г.). 19 июня 1903 г. юноша окончил Вятскую Духовную семинарию по I разряду и 5 октября епископом Вятским и Слободским Никоном (Софийским) был посвящен во диакона, а 8 октября 1903 г. — в сан иерея к Троицкому собору г. Котельничи. 15 ноября 1904 г. о. Алексий был перемещен в Котельническую Никольскую церковь, где служил до июля 1908 г. В это же время, с 15 августа 1903 по сентябрь 1908 гг., он преподавал Закон Божий в трехклассном городском училище, женской прогимназии и Николаевском церковно-приходском училище, в 1906 г. нес обязанности депутата от Котельнических священнослужителей на первом пастырско-мирянском собрании и епархиальном съезде духовенства в Вятке, а в 1908 г. на Пасху был награжден набедренником.

Желая продолжить образование, о. Алексий 11 сентября 1908г. (1 октября уволен за штат) поступил в Санкт-Петербургскую Духовную Академию и 12 июня 1912 г. окончил ее со степенью кандидата богословия. Его сочинение на тему «2 год и его последствия для Православной Церкви и православного духовенства» получило высокую оценку преподавателей. 8 августа 1912 г. о. А. Кибардин был назначен к церкви св. Марии Магдалины Общины сестер милосердия во имя Христа Спасителя на Сергиевской ул., д. 52 в Петербурге. 21 июня 1913 г. протопресвитер военного и морского духовенства Георгий Шавельский с Высочайшего разрешения переместил отца Алексия в Феодоровский Государев собор Царского Села, где он прослужил более 17 лет.

В соборе на богослужениях с участием молодого священника нередко присутствовал Император Николай II, и, согласно некоторым свидетельствам, о. Алексию приходилось исполнять обязанности царского духовника. При необычных обстоятельствах оказался он священником Феодоровского собора. Община сестер милосердия во имя Христа Спасителя находилась под покровительством Императрицы Александры Феодоровны, которая непосредственно бывала в ней на богослужениях. Чуткое сердце благочестивой царицы оценило усердие и талант молодого священника.

Помимо службы в Государевом соборе, о. Алексий с 1913 г. исполнял пастырские обязанности по Собственному Его Величества Конвою, а с 28 августа 1914 г. по 1917 г. безвозмездно окормлял открывшийся после начала Первой мировой войны лазарет для раненых воинов Великих Княжон Марии Николаевны и Анастасии Николаевны в Федоровском городке. Бесконечно было число исповедников, многие из которых не знали, доживут ли до следующего дня. Терпеливо и безропотно с присущим ему смирением и любовью нес многотрудные послушания пастырь. Императрица и Великие Княжны почитали искреннее душевное усердие о. Алексия, так возникла и укрепилась их духовная дружба. Как мог, укреплял Царскую Семью священник во время ее пребывания под арестом в Александровском дворце Царского Села с 8 марта по 1 августа 1917 г. Попрощавшись с Царственными Мучениками перед их отправкой в Тобольск, о. Алексий до конца дней хранил теплые воспоминания об Августейшей Семье.

С 1 сентября 1912 г. по 1917 г. священник преподавал также Закон Божий в Первом Петроградском женском четырехклассном городском училище, а в 1913-1917 гг. и в мужской гимназии Царского Села. В 1913 г. он был награжден светло-бронзовой медалью в память 300-летия Дома Романовых, 6 мая 1914 г. — камилавкой, 30 июля 1915 г. — наперсным крестом от Святейшего Синода (приказ по Управлению дворцового коменданта от 11 августа) и 23 апреля 1916 г. — золотым крестом из Кабинета Его Величества. В счастливом браке с супругой Фаиной Сергеевной Кибардиной (урожденной Сырневой) у о. Алексия появились на свет два сына: 14 октября 1907 г. Сергей и 31 декабря 1909 г. Василий. Жена священника родилась 12 мая 1883 г. и 23 мая 1899 г. окончила Вятское епархиальное женское училище.

Первым настоятелем Феодоровского собора с 5 июня 1913 г. до своей кончины 24 октября 1916г. служил протоиерей Николай Алексиевич Андреев. Его сменил протоиерей Афанасий Иоаннович Беляев, оставивший интересный дневник о своей службе и встречах с Царской Семьей в 1916-1917 гг. В соборе также часто бывал и служил родственник о. Афанасия, духовник Их Величеств в 1915-1917 гг. протоиерей Александр Петрович Васильев, расстрелянный большевиками 5 сентября 1918 г.

24 августа 1918г. по требованию местных органов советской власти был зарегистрирован приходской совет Феодоровского собора из 37 человек во главе с о. Афанасием. 20 декабря 1919 г. настоятель был вынужден передать властям все хранившиеся в храме метрические книги и представить список прихожан из 96 человек, в котором значились и проживавшие в Феодоровском городке священник Алексий Кибардин и его жена Фаина Сергеевна. В конце октября 1921 г. прот. А. Беляев скончался; по некоторым сведениям, его тело погребли в склепе пещерного храма собора. 28 октября была проведена проверка церковного имущества вследствие смерти настоятеля, при этом были выявлены небольшие утраты, вызванные спешной укладкой вещей осенью 1917г. для предполагавшейся тогда эвакуации. Этот акт, в качестве преемника о. Афанасия, подписал о. Алексий.

С октября 1921 г. о. А. Кибардин служил настоятелем Феодоровского собора. В начале 1922 г. он был возведен священномучеником митрополитом Петроградским Вениамином в сан протоиерея. Проникновенное служение и светлые проповеди о. Алексия привлекали много верующих людей не только из Царского Села, но и из Петрограда. К Пасхе 1925 г. протоиерей был награжден палицей, а к Пасхе 1927 г., по представлению благочинного прот. Николая Смирнова, митрой, которую 16 августа вручил священномученик епископ Григорий (Лебедев). В храмовые праздники в Феодоровском соборе всегда устраивались торжественные архиерейские богослужения.

В качестве настоятеля о. Алексию неоднократно приходилось сталкиваться с давлением советских властей. Царское Село было сначала переименовано в Солдатское, а затем в Детское Село. Весной 1922 г., в ходе кампании изъятия церковных ценностей, Феодо-ровский собор был ограблен — его иконы лишились своих золотых и серебряных риз. По воспоминаниям очевидцев, к началу 1930-х гг. храм стал более уютным, и иконы поражали лишь древней чистотой письма, а не драгоценными окладами. Все остававшееся после изъятия имущество было передано в распоряжение Управления дворцами и музеями, так как собор по оценке специальной комиссии «имел музейное значение» и поступил в ведение Главнауки. Это не предотвратило новых изъятий — в 1925 г. часть предметов из пещерного храма св. Серафима Саровского была передана в Екатерининский дворец-музей, а в 1927 г. из собора взяли старинные облачения священнослужителей на выставку в Русский музей. В начале 1920-х гг. семья о. Алексия была выселена из Феодоровского городка и с того времени проживала по адресу: Октябрьский бульвар, д. 11, кв. 3. Около шести лет протоиерей являлся председателем приходского совета, но в 1927 г. по категорическому требованию властей был вынужден уйти с этого поста, хотя и оставался членом «двадцатки» вплоть до 1930 г.

С самого начала иосифлянского движения о. Алексий стал активным его участником и в январе 1928 г. отделился от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия (Страгородского). На допросе 2 марта 1931 г. прот. А. Кибардин показал: «В ноябре месяце 1927 г. я по распоряжению благочинного Смирнова прекратил временно поминовение митрополита Иосифа. Говорю " временно", то есть на время, потому, что я поехал к епископу Димитрию (Любимову), который в то время управлял Детским Селом, чтобы от него узнать правильность распоряжения благочинного. Епископ сообщил, что митрополит Иосиф действительно переведен из Ленинграда митрополитом Сергием в Одессу, но ехать туда не согласился — до выяснения положения дел прекратите поминовение». В январе 1928 г. Владыка Димитрий сообщил, что митр. Иосиф «прислал грамоту», в которой просил паству оставаться ему верной до решения суда епископов и возобновить моление за него как митрополита Ленинградского. После этого о. Алексий вновь стал возносить имя митр. Иосифа за богослужением.

В феврале батюшка участвовал в собрании иосифлянского духовенства (всего около 20 человек) на квартире епископа Димитрия, на котором было сообщено о получении официального согласия митр. Иосифа возглавить отошедших от митр. Сергия и разрешении со стороны Владыки служить духовенству, запрещенному Заместителем Патриаршего Местоблюстителя. По приглашению еп. Димитрия о. Алексий присутствовал и на другом собрании иосифлянских священнослужителей у Владыки, в конце сентября 1928 г. На нем было зачитано письмо митр. Иосифа о необходимости примирения и ликвидации раздоров по вопросу о требуемой властями перерегистрации церковных общин. После обсуждения проблемы, собравшиеся единогласно решили проходить перерегистрацию.

В Феодоровский собор часто устраивались паломничества прихожан иосифлянских церквей Ленинграда, прежде всего, храма Воскресения Христова (Спаса на Крови). Позднее об этом подробно говорил на допросе 29 марта 1931г. диакон Никольской церкви на Петровском острове Кирилл Иванов: «Большие паломничества совершались в Детское Село, в Феодоровский собор, где настоятель этого собора Кибардин Алексий верующих водил по собору, показывая и разъясняя особенности собора, связанные с царской фамилией, как, например, дарственные Николаем II именные иконы, читались свитки-грамоты, показывал комнату, где молились Романовы, и в довершение всего показывал дневник, где расписывался Николай II, прося и нас, всех приехавших, расписаться. Чувствовалась как особая симпатия к этим предметам, так и желание напомнить паломникам связь собора с императором и всем домом Романовых».

А настоятель храма Воскресения Христова прот. Василий Верюжский показал: «Феодоровский собор в Детском Селе во главе с протоиереем Алексием Кибардиным служил единственным центром " Истинного Православия" для Детского Села и рассадником монархических симпатий. В храмовые праздники собора устраивались торжественные архиерейские соборные служения, привлекалось много паломников из Ленинграда, почитателей монархического прошлого». Некоторые паломники даже оставались ночевать в Детском Селе.

26 июня 1928 г. прихожане Феодоровского собора подписали новый договор о пользовании зданием храма. В этом году несколько раз устраивался крестный ход в ограде собора — 14-16 апреля, 23-24 июня и 31 июля — 1 августа. Отец Алексий привлек к обслуживанию храма нескольких, проживавших неподалеку в д. Кузьмине, монахинь закрытого Кикеринского монастыря, а также еще существовавшего в Ленинграде Воскресенского Новодевичьего монастыря. В октябре 1930 г. к настоятелю обратились две инокини, обслуживавшие собор, — алтарница и певчая, с просьбой разрешить их постриг в мантию в храме. Отец Алексий разрешил, и вскоре они были пострижены за обедней архим. Клавдием (Савинским) с именами Серафима и Михаила. Несмотря на гонения, росло и число зарегистрированных прихожан: если в декабре 1919 г. их список включал 96 человек, то в июле 1928 г. — 150, а в поступившем 4 марта 1930 г. в Детскосельский горисполком заявлении о перерегистрации общины сообщалось уже о 300 прихожанах. В прилагаемой анкете о. А. Кибардина от 3 марта на вопрос о размере получаемого содержания говорилось: «Жалования от общины не получаю; живу добровольным подаянием за требоисправления — руб. 45-50 в месяц».

28 декабря 1930 г. о. Алексий был арестован вместе со многими другими иосифлянами (при обыске у него конфисковали переписку на 74 листах) и после двух коротких допросов (2 и 20 марта) приговорен Коллегией ОГПУ 8 октября 1931 г. по делу Истинно-Православной Церкви к 5 годам лагеря. Протоиерея обвиняли в антисоветской деятельности и агитации, в частности, в пропаганде против колхозного строительства. Вместе с батюшкой по одному делу проходили арестованные 28 декабря 1930 г. староста Феодоровского собора Иван Корнилович Корнилов и член приходского совета Наталья Георгиевна Осипова. Их приговорили к 3 годам высылки в Северный край и 3 годам лагерей соответственно. Н.Г. Осипова вступила в «двадцатку» в начале 1930 г. по предложению о. Алексия, но была в ней три месяца, так как «двадцатка» была распущена по указанию городского совета, а когда в декабре создана вновь, то Наталья Георгиевна успела проработать в ней до ареста лишь три дня.

21 апреля 1931 г. прямо в храме был арестован ближайший помощник о. Алексия протодиакон Николай Иулианович Нейдбайлик. Он родился в 1873 г. в местечке Жировицы Гродненской губернии в крестьянской семье, окончил Духовное училище, в 1896 г. был рукоположен во диакона, с 1915 г. служил в Феодоровском соборе, к 1930 г. в сане протодиакона. Во время ареста о. Николая агенты ОГПУ взяли ключи от собора, закрыв его и сделав таким образом на несколько месяцев невозможными дальнейшие богослужения. 8 октября 1931 г. о. Н. Нейдбайлик был приговорен к 3 годам лагерей и 13 ноября отправлен отбывать срок в Вишлаг (г. Усолье Верхне-Камского округа), затем постановлением Коллегии ОГПУ от 7 сентября 1932 г. освобожден досрочно с высылкой на оставшийся срок.

Проживающая ныне в г. Пушкине (Царском Селе) дочь протодиакона Ирина Николаевна Нейдбайлик вспоминала: «У моего отца был необыкновенно сильный и чистый голос. Государь бывал в Гродно, где жил отец, и его пригласили служить в Царскосельский Феодоровский собор. Сам Шаляпин приезжал послушать отца и сманивал его в Мариинку. Жили священнослужители в Феодоровском городке, где я и родилась в 1922 году, в теперешней Розовой палате. Помню, с мамой ходили в собор. В верхнем храме были чудесно расписаны колонны, кажется, Васнецов расписывал. Наверху служба шла в летнее время, а зимой служили в Пещерном храме. Вход в него был со стороны Казачьих казарм.

После ареста о. Алексия Кибардина мой отец некоторое время служил один. Потом и его арестовали по ложному доносу — якобы за принадлежность к какой-то монархической организации. Я с мамой была на свидании с отцом в Крестах, в день отправки его в ссылку. А потом мама ездила в лагеря и видела окровавленные ноги отца: по утрам надзиратели терли ноги заключенных о неструганые доски, чтобы разбудить обессиленных людей. От тяжелой работы и невыносимых условий отец умер — так, по крайней мере, написано в справке о его реабилитации, полученной в ответ на мои запросы только недавно. Я слышала, что настоятель о. Алексий Кибардин в лагерях выжил и после войны жил во Всеволожске. Арестована была и вся двадцатка собора, и староста Иван Мартьянович... Нашу семью после ареста отца выселили из квартиры в коридор (мы жили тогда на Малой улице). Мама умерла в 1936 году... К несчастью, во время войны наш деревянный дом сгорел, и у нас не осталось ни документов, ни фотографий».

Ключи, отобранные агентами ОГПУ у арестованных служителей собора, в дальнейшем были найдены на городской площади (куда их, вероятно, подбросили). И собор, пребывавший около четырех месяцев в состоянии неопределенности, все же открыли после проверки инвентаря 26 августа 1931 г. При этом пользовались описью, хранившейся в районном ЗАГСе, поскольку подлинная опись пропала вместе с арестованным священником. Проверка показала отсутствие некоторых вещей, переданных, по словам членов «двадцатки», в музей. Им не поверили, и зашла речь о взыскании стоимости пропажи с членов приходского совета, однако вскоре нашлись акты передачи вещей в «детскосельский музей» и на выставку в г. Слуцк (Павловск).

Если в соборе случалась кража, то расплачиваться за убытки приходилось все той же «двадцатке». В одном случае ей был предъявлен иск на сумму 15 000 рублей, который с трудом смогли покрыть личными ценностями. В таких обстоятельствах некоторые члены «двадцатки» отказывались нести ответственность за ценное имущество собора и подавали заявления о выходе из ее состава.

На общеприходском собрании 30 августа 1931 г. на место выбывавших членов приходского совета были избраны новые, а на собрании «двадцатки» от 21 октября на место постоянного священнослужителя был избран иеромонах Варсонофий (Владимир Михайлович Юшков). Он родился в 1900 г., до 1921 г. был учащимся, затем служащим и безработным, в 1925-1930 гг. — послушником монастыря, и в сентябре 1930 г. после принятия монашеского пострига был рукоположен во иеромонаха. В апреле 1932 г. о. Варсонофий тяжело заболел и уехал из Детского Села, вскоре он оказался арестован и к сентябрю 1932 г. находился в ссылке. В дальнейшем, после освобождения, иеромонах в 1934 г. служил настоятелем иосифлянской церкви с. Болотня Могилев-Подольского округа на Украине.

В дальнейшем из-за гонений властей настоятели Феодоровского собора в течение двух лет менялись еще несколько раз. С апреля 1932 по июль 1933 гг. в храме служил протоиерей Александр Петрович Перкатов. Он родился в 1865 г. в с. Андовском Череповецкого уезда Новгородской губернии, окончил Духовную семинарию, в 1914-феврале 1920гг. был настоятелем церкви с. Козлов Берег Гдовского уезда Петроградской губернии, затем по состоянию здоровья не служил. Отец Александр также несколько раз подвергался арестам — летом 1932 г. и в середине марта 1933 г., но из-за плохого самочувствия и преклонного возраста вскоре выходил на свободу.

В конце июля-начале сентября 1933 г. настоятелем Феодоровского собора служил иеромонах Серафим (Филипп Павлович Иванов). Он родился 26 октября 1880 г. в д. Овсище Старопольской волости Гдовского уезда Петербургской губернии в семье владельца строительных предприятий, принял монашеский постриг в 1908 г. в Саровской пустыни Тамбовской губернии и оставался ее насельником до 1928 г., исполняя послушание письмоводителя. В 1930 г. о. Серафим был рукоположен во иеромонаха в Ленинграде еп. Сергием (Дружининым), после этого около полутора лет служил в Троицкой церкви в Лесном, затем жил в Костромском округе и к осени 1932 г. вернулся в северную столицу. Он считался старцем-прозорливцем и совершил несколько тайных постригов в Моисеевской церкви на Пороховых. 4 октября 1932 г. о. Серафим был арестован по делу Истинно-Православной Церкви, 8 декабря приговорен Коллегией ОГПУ к высшей мере наказания, но 20 марта 1933 г. приговор был изменен на 10 лет лагерей, а 18 июля того же года иеромонах вышел на свободу. Прослужив в Феодоровском соборе полтора месяца, о. Серафим уехал на родину в Гдовский район (видимо, скрываясь от возможного нового ареста).

Последним настоятелем Государева собора был иеромонах Феодор (Федор Яковлевич Козлов). Он родился в 1893 г. в д. Никитское Лихвинского уезда в крестьянской семье, в январе 1915 г. был мобилизован в армию, 8 июля 1915 г. попал в плен в Германию и вернулся в Россию только 12 марта 1918г. С 1 августа 1918 по 1921гг. Ф.Я. Козлов служил в Красной армии, затем жил в родной деревне, занимаясь крестьянским трудом. В 1926-1930 гг. он проживал в Москве, где принял монашеский постриг и был рукоположен во иеромонаха. В 1930-апреле 1931 гг. о. Феодор служил настоятелем иосифлянской церкви с. Надбино Псковской епархии, 22 апреля был арестован по делу Истинно-Православной Церкви, 8 октября 1931 г. приговорен Коллегией ОГПУ к 3 годам лагерей, отбывал срок в Беломоро-Балтийском лагере и вышел на свободу 19 июля 1933 г. В Феодоровском соборе иеромонах служил с 17 сентября 1933 г. до его закрытия в январе 1934 г.

Впервые на официальном уровне Детскосельского горсовета вопрос о закрытии собора был поднят в декабре 1932 г. Предлогом явилось то обстоятельство, что «двадцатка» якобы не перезаключила договор с властями. Но для его перезаключения надо было произвести переоценку имущества собора, а неоднократные просьбы приходского совета прислать соответствующую комиссию оставались без ответа: власти не были заинтересованы в продлении существования храма. В своей жалобе на «двадцатку», которая якобы не желала «перезаключить договор», т. Монахова из детскосельского 3 АГСа указывала на «слишком большое количество» действующих в Детском Селе церквей (их оставалось в то время всего лишь шесть).

В качестве «инструмента» ликвидации храма послужил Институт молочного животноводства (позже Ленинградский сельскохозяйственный институт, ныне Аграрный университет). Руководство этого института обратилось в Детскосельский горсовет с ходатайством о закрытии Феодоровского собора и передаче его под клуб. В горсовете в срочном порядке, собрали президиум (2 декабря 1932 г.) и постановили: «Принимая во внимание, что на территории Института молочного животноводства в Феодоровском городке, заселенном исключительно учащимися и рабочими института в количестве 300 человек, совершенно не имеется помещения под культ-очаг — бывший клуб " Ратная палата" институт был вынужден занять под жилье студентов и рабочих. В то же время на территории института (рядом с научными лабораториями и аудиториями) находится Феодоровский собор, которым пользуются граждане Детского Села и окрестных деревень Кузьминского сельсовета, имеющие, кроме указанного собора, 5 церквей. Ходатайство институтской общественности о закрытии собора и использовании его под клуб — поддержать. Просить Президиум райисполкома о соответствующем ходатайстве перед Ленсоветом и облисполкомом».

Прихожане решили бороться до конца и подали жалобу в Президиум ВЦИК, однако это лишь отсрочило закрытие храма. 13 июня 1933 г. районный инспектор культов прислал в Детско-сельский горсовет постановление Президиума Леноблисполкома о ликвидации собора, а 27 декабря Президиум ВЦИК утвердил решение ленинградских властей. Получив разрешение, инспектор, в свою очередь, указал: золото смыть, мозаику закрасить (предварительно «зафотографировав»), «переустройство здания согласовать с музейными органами». 29 января 1934 г. Феодоровский Государев собор был закрыт.

Приговоренный к пяти годам лагерей, о. Алексий Кибардин отбывал срок заключения в Сиблаге (г. Мариинске Новосибирской области) и на строительстве Беломоро-Балтийского канала (в Белбалтлаге) — возил тачки, работал и в лагерной канцелярии. Проживая в холодных бараках, батюшка заболел ревматизмом. Тяжело пришлось и семье священника. Фаина Сергеевна Кибардина позднее рассказывала, что, если бы не ее тяжелая болезнь, семью, вероятно, выслали бы из г. Пушкина (так в 1930-е гг. стало называться Детское Село). Сыновей осужденного священника никуда не брали учиться, и им пришлось несколько лет быть чернорабочими, прежде чем удалось поступить в высшие учебные заведения. 10 сентября 1934 г. было принято решение об освобождении прот. А. Кибардина досрочно, «по зачетам» за работу на строительстве канала, но вышел он на свободу 27 февраля 1935 г. и первоначально проживал в Новгороде, а с 1936 г. — в ссылке в Мурманске и затем в Мончегорске, работая бухгалтером Горнорудного управления Мончегорского лагеря НКВД¹⁵.

Вскоре после начала войны, беспокоясь о своей остававшейся в г. Пушкине больной жене Фаине Сергеевне, о. Алексий 11 июля 1941 г. уволился с работы и, получив пропуск на въезд в Ленинград, 18 июля приехал в город. Через два месяца, 17 сентября, г. Пушкин заняли немецкие войска. Жена Кибардина болела раком груди и постоянно лежала в постели, поэтому о. Алексий не мог эвакуироваться и оказался на оккупированной территории. До февраля 1942 г. он жил в г. Пушкине, существуя на деньги, заработанные в Мончегорске. Жизнь в оккупированном городе была тяжелая, о. Алексия выселили из его дома, который оказался в запретной зоне. Относительно пребывания священника в г. Пушкине говорится в дневнике одной из жительниц города в период оккупации, Л. Осиповой, которая 15 февраля 1942 г. написала о прот. А, Кибардине: «Бредит новой церковной жизнью. Роль прихода ставит на очень большую высоту. Вот таких нам и надо. Не сдающихся... Если бы во главе прихода стал настоящий священник, то он смог бы сделать очень много. Не с немецкими кралечками, а с настоящей молодежью, которая рвется к Церкви и к религиозной жизни. Это я знаю... из разговоров с военнопленными в бане. Люди умирают от голода, вшей, тифа, жестокого и подлого обращения с ними как немцев, так и тех русских, которые стоят у власти над ними, и все же у них достаточно духовных сил для того, чтобы отдаться мыслям о Боге и религии». В городе к началу войны осталась лишь одна действующая церковь — Знаменская, настоятелем которой служил прот. Феодор Забелин. Этот храм принадлежал к Московской Патриархии, и о. Алексий не посещал его. По свидетельству монахини Евфросинии (Дмитриевой), прот. Ф. Забелин говорил ей, что о. Алексий «отделился от других священников и считает нас коммунистами, а Кибардин является противником советского строя». Отцу Алексию пришлось трижды посещать германского коменданта г. Пушкина: первый раз — в конце октября 1941 г., когда немцы насильственно эвакуировали население города из прифронтовой зоны в тыл, он обратился с просьбой позволить его семье остаться, так как жена по-прежнему тяжело болела, и получил согласие. В ноябре батюшка попросил разрешения пройти в запретную зону в свой дом за оставшимися там теплыми вещами, но получил отказ.

Наконец, в середине февраля 1942 г. о. Алексий говорил с комендантом о возможности выезда из Пушкина его и не способной самостоятельно передвигаться жены и получил разрешение уехать на ежедневно отправлявшейся в Гатчину продуктовой машине. Таким образом протоиерей оказался в деревне близ Гатчины, где прожил около двух недель у крестьян, а в конце марта 1942 г. в поисках работы переехал в село Ястребино. Здесь он провел богослужение в церкви свт. Николая Чудотворца. Жители Осьминского района, узнав, что Кибардин — священник, 25 марта пригласили его служить в Покровскую церковь д. Козья Гора. Отец Алексий предложение с радостью принял и 7 апреля 1942 г. вместе с женой переехал в эту деревню.

Так о. Алексий стал служить в церкви Покрова Пресвятой Богородицы, бывшей ранее главным храмом Покровского Поречского женского монастыря и закрытой в 1937 г. Местные жители отремонтировали церковь еще в конце 1941 г. В Козьей Горе проживали и прислуживали в храме бывшие монахини Пятогорского Богородицкого монастыря Евфросиния (Дмитриева) и Серафима. Еще в 1920-е гг. они прислуживали в Феодоровском соборе Царского Села при о. Алексии и, возможно, были инициаторами приглашения его в Козью Гору. Эти сестры, а также монахиня Ангелина прислуживали в Покровской церкви до конца оккупации.

Помимо Покровской церкви, о. Алексий обслуживал и ряд соседних приходов, фактически исполняя обязанности благочинного для значительной части Осьминского района. Он часто ездил на богослужения в деревни Дретно, Велетово, Подлесье, Овсище, Псоедь, Лесище, с. Самро и др., занимался возрождением храмов. Так, в апреле 1942 г. батюшка выступил на собрании старост трех сельсоветов в с. Пенино с призывом восстановить местную церковь Рождества Пресвятой Богородицы, закрытую в 1939 г. и частично разрушенную. В дальнейшем он руководил ремонтными работами и после их окончания освятил храм.

Священник много проповедовал, призывая посещать церковь, молиться, исполнять церковные обряды. Большое внимание уделял он детям и молодежи и в обращенных к ним проповедях, по свидетельству монахини Евфросинии, говорил: «За последние 25 лет среди молодежи распутство и разложение, нет никакой дисциплины, не ходят в церковь. Теперь наступила новая жизнь, надо взять себя в руки, уважать старших и, главное, ходить в церковь». О. Алексий крестил много детей и иногда, по просьбе родителей, — подростков, например, однажды, по просьбе матери, — девушку 17 лет. Хотел батюшка и преподавать Закон Божий в школе, но оккупационные власти относились к этому отрицательно, и ему удалось лишь провести две беседы с учениками школы д. Морди.

В Осьминском районе было большое количество партизан. Штаб ближайшего партизанского подразделения — Осьминского истребительного отряда, переименованного затем в 6-й отряд 9-й партизанской бригады Ленинградской области, находился в лесу, близ деревни Рудницы. В октябре 1943 г. на территории нескольких прилегающих сельсоветов был даже создан партизанский край. Командир отряда И.В. Скурдинский и комиссар И.В. Ковалев хорошо знали о. Алексия Кибардина и неоднократно приходили к нему домой с целью получения помощи деньгами, хлебом, мукой и другими продуктами. Первая их встреча произошла летом 1942 г. 12 июля о. Алексия пригласили на Петров день в д. Велетово. После службы в местной часовне и посещения домов крестьяне собрали ему зерна, муки и хлеба. И в ночь с 13 на 14 июля в Козью Гору пришли 10 партизан, попросив хлеба и предупредив, что их посещение следует хранить в тайне. Священник отдал им весь хлеб.

Через три недели партизаны пришли снова во главе с комиссаром отряда, который предупредил о. Алексия, чтобы он впредь не говорил в проповедях о репрессиях священников в 1930-е гг. и не побуждал местных жителей крестить «взрослых детей» 7-10 лет и старше. На вопрос батюшки, что же следует читать в проповеди, Ковалев, по его свидетельским показаниям 1950 г., ответил: «Я сказал, чтобы читали то, что написано в русском Евангелии». В этот раз партизаны попросили также собрать и передать им в назначенное время 6 тыс. рублей, что о. Алексий и сделал. Затем священник передал в отряд еще 10 тыс. рублей. В дальнейшем партизаны приходили неоднократно — последний раз в октябре 1943 г., и каждый раз получали какую-либо помощь. В этот последний приход, за 3 месяца до освобождения села советскими войсками, состоялся примечательный диалог партизан с о. Алексием: «Ты знаешь, что делается по ту сторону фронта?» — «Не имею никаких сведений». — «В Москве теперь имеется Патриарх, храмы открыты. Для тебя, отец, эти вести, конечно, интересны. За то, что ты помогал нам, не отказывал, Родина тебя не забудет». При этом следует отметить, что партизаны в тех местах действовали очень активно и убивали тех, кто сотрудничал с немцами.

Сам священник был вынужден неоднократно вступать в контакт с немецкой администрацией. Первый раз комендант в Осьмино вызвал его к себе в конце июля 1942 г. на регистрацию как недавно прибывшего в район. По показаниям о. Алексия на допросе 27 января 1950 г., комендант спросил, не беспокоят ли его партизаны, и на отрицательный ответ предложил собирать и сообщать сведения о них, на что священник, желая скрыть уже имевшиеся к тому времени связи с партизанами, заявил: «Хорошо, что мне будет известно, сразу сообщу». Письменной подписки о. А. Кибардин не давал и никаких сведений в дальнейшем не сообщал, о чем неоднократно говорил на допросах в 1950 г.: «Задание коменданта я не выполнил, несмотря на то что мне было известно о местонахождении партизан... Еще раз заявляю, что о дислокации партизанского отряда и отдельных партизан, которые приходили ко мне, я не сообщал». В конце лета 1942 г. священника вызвал начальник гестапо в Осьмино, тоже спрашивал о местонахождении партизан и, получив отрицательный ответ, предложил сообщить в случае его установления. По словам о. Алексия, это задание он тоже «ни разу не выполнил в силу религиозных убеждений».

Позднее комендант вызывал о. Алексия еще три-четыре раза: по вопросу регистрации рабочей силы, то есть предоставления учетных сведений о прислуживавших в храме; по делу открытия Ленинской и Старопольской церквей и т.п. А однажды священнику пришлось выступить с докладом на собрании старост и старшин района. В августе 1942 г. батюшка прибыл на праздник в д. Псоедь близ Осьмино, где перед началом богослужения к нему подошел деревенский староста и заявил, что комендант требует явиться в районную управу на проходящее там собрание. Вынужденный подчиниться, о. Алексий приехал в управу, где в это время шел доклад врача о санитарном состоянии района, а после его окончания комендант неожиданно заявил: «Сейчас выступит священник и расскажет о своих переживаниях в советском заключении». Отец Алексий отказался, сославшись на то, что его ждет на богослужение собравшийся в Псоеди народ, и комендант сообщил, что тогда доклад состоится на следующем собрании. Через 3 недели, в сентябре, протоиерей был вновь вызван в Осьмино. В течение 20 минут отец Алексий рассказывал собравшимся старостам о своем аресте и пребывании в лагере. Как отмечал на своем допросе батюшка, «антисоветских выпадов я в своем докладе не допускал, а рассказал всю правду о себе... и никаких других указаний коменданта не выполнял».

Несомненно, о. Алексий был настроен патриотически. Оба его сына, Василий и Сергей, сражались в Советской армии, причем первый погиб на поле брани, а второй дошел со своей частью до Берлина. Однако и коммунистическое руководство о. А. Кибардин «имел мало оснований любить». По свидетельству заведующей больницей в Козьей Горе В.А. Васильевой, на ее вопрос в декабре 1942 г. об исходе войны протоиерей ответил: «В этой войне победят не немцы, а русские, но после окончания войны коммунистов не будет у власти».

Территория, на которой служил о. Алексий, формально находилась в ведении Православной Псковской Духовной Миссии, но до осени 1943 г. никаких контактов с ней не было. По соседству с о. А. Кибардиным проживал игумен Илия (Мошков), заведовавший несколькими приходами в Осьминском районе, у которого служил псаломщиком Алексий Маслов. В июле 1943 г. последний был рукоположен во священника в Пскове и там рассказал о прот. А. Кибардине. Сам батюшка, вызванный через Осьминского коменданта, приехал первый и последний раз в Псков 9 сентября и провел там три дня. Управляющий Миссией протопресвитер Кирилл Зайц сообщил протоиерею о «ликвидации иосифлянства» и предложил отойти от этого движения, принеся покаяние. О. Алексий согласился и через два дня в Псковском соборе на исповеди у о. Кирилла покаялся и обещал отойти от иосифлян. Прот. А. Кибардин также встречался с членами Управления Миссии о. Феодором Михайловым, о. Николаем Шенроком и ее секретарем А.Я. Перминовым, но никаких указаний о деятельности в качестве священника не получал. Впрочем, о. Алексия утвердили старшим священнослужителем для нескольких церквей: в Козьей Горе, Пенино, Старополье и др. Из Пскова он также привез иконы, видимо написанные в иконописной мастерской Миссии. После этой поездки никаких дальнейших контактов у батюшки с Духовной Миссией не было — вскоре началась частичная эвакуация, а затем и связь Осьминского района с Псковом надолго вообще прервалась.

В конце октября 1943 г. немецкая администрация убеждала о. Алексия эвакуироваться, но он категорически отказался, а через несколько дней началось уничтожение деревень и насильственная эвакуация населения. 6 ноября карательный отряд немцев пришел и в Козью Гору. Сначала они подожгли три государственных учреждения: больницу, амбулаторию, машинно-тракторную станцию и несколько жилых домов, а затем направились к церкви. Протоиерей вышел к карателям и убедил оставить храм и прилегающие дома в покое, при этом снова отказавшись эвакуироваться. Вскоре немцы ушли из деревни в сторону Поречья.

В январе 1944 г. Осьминский район освободили советские войска, и тут же начались проверки и аресты местных жителей, сотрудничавших с оккупантами (порой необоснованные). В апреле 1944 г. офицер госбезопасности посетил о. Алексия и указал, что на основании собранных о нем данных, тот «ничего плохого не сделал и может продолжать служить, никто... никакой неприятности не причинит».

В это же время батюшка подал прошение о принятии в состав клира Ленинградской епархии, но в телеграмме временно управляющего епархией архиепископа Григория (Чукова) заведующему канцелярией Ленинградского митрополита прот. Павлу Тарасову от 11 мая 1944 г. было указано: «Необходимо запросить Митрополита Николая (Ярушевича) о снятии запрещения и воссоединении протоиерея Кибардина». 1-го июня о. Алексий написал доклад митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Алексию (Симанскому) о церковной жизни Осьминского района в период оккупации, где среди прочего отмечал: «В сохранившихся храмах сначала совершали богослужения немецкие пасторы, крестили русских детей по лютеранскому обряду, произносили речи-проповеди. Русский народ, сохранивший веру отцов и дедов, хотел иметь русских православных священников, и жители тех мест, где сохранились храмы, стали искать православных священников... Почти в каждом селении имеются часовни. Жители деревень имеют обычай в свои местные праздничные " заветные" дни приглашать священника для совершения богослужения в часовне и совершения треб в деревне — приходилось довольно часто ездить или, вернее, ходить пешком, за неимением транспорта, километров за 10-15 и далее».

13 июля 1944 г. в письме к управляющему епархией архиепископу Псковскому и Порховскому Григорию о. Алексий рассказал о своем служении в годы войны, отметив, что в 1928 г. он был, как иосифлянин, запрещен епископом Петергофским Николаем (Ярушевичем) в священнослужении, но в сентябре 1943 г. после покаяния принят в общение в Пскове Управлением Духовной Миссии с благословения Экзарха Прибалтики митрополита Сергия (Воскресенского). Однако Владыка Григорий, видимо получив соответствующий ответ от митр. Николая об условии снятия наложенного им запрещения, предложил повторно принести покаяние в Ленинграде, что о. Алексий и сделал 19 августа 1944 г. в Спасо-Преображенском соборе, будучи в тот же день воссоединен с Московской Патриархией в сущем сане протоиерея.

21 августа резолюцией Владыки Григория батюшка был утвержден настоятелем Покровской церкви и служил в Козьей Горе еще около года (к Пасхе 1945 г. Патриарх Алексий I наградил его наперсным крестом с украшениями). Весной 1945 г. архиеп. Григорий пригласил о. А. Кибардина быть преподавателем готовившихся к открытию в Ленинграде Богословско-пастырских курсов, но этому назначению помешал посланный 15 мая прот. Павлом Тарасовым уполномоченному Совета по делам Русской Православной Церкви резко негативный отзыв о политической неблагонадежности отца Алексия: «...был близок до революции к царскому дому. После революции встал на непримиримую позицию по отношению к советской власти. Когда возник иосифлянский раскол, Кибардин примкнул к нему и был одним из самых активных руководителей в районе г. Пушкина. В этот самый период активно с церковного амвона выступал против советской власти..

Уже летом 1944 г. у супруги о. Алексия резко ухудшилось здоровье, и она была помещена в ленинградскую больницу. 23 сентября батюшка просил прот. Павла Тарасова прислать вызов на проезд в Ленинград для доклада о церковных делах архиеп. Григорию и в связи с необходимостью взять из больницы жену. А 12 июня 1945 г. о. Алексий подал прошение архиепископу о переводе на приход, расположенный в окрестностях города, так как Фаина Сергеевна находилась под постоянным врачебным наблюдением ленинградских профессоров (она скончалась в 1947 г.). Владыка благосклонно отнесся к рассмотрению вопроса и 3 августа назначил прот. А. Кибардина настоятелем церкви Казанской иконы Божией Матери в пос. Вырица. В это время МВД снова устроило проверку батюшке и, не найдя ничего предосудительного, разрешило поселиться в Вырице.

Здесь с осени 1945 г. до кончины преподобного старца иеросхимонаха Серафима Вырицкого — 3 апреля 1949 г. — о. Алексий был духовником святого. Пастыри взаимно окормляли друг друга и вели долгие духовные беседы. Около трех с половиной лет продолжалась их дружба и братская любовь. Позднее, в письме благочинному от 17 января 1956 г., протоиерей А. Кибардин так писал об отце Серафиме: «Я чту его как великого старца. Конечно, я небольшой человек, чтобы предлагать свое суждение... Но я знаю, и свидетелем был отношения к старцу Святейшего Патриарха Алексия, которого старец благословил заочно своим родовым образом Спасителя. Образ этот находится у Святейшего. Это было в 1948 году... Митрополит Григорий (Чуков) вызвал меня для представления Патриарху Алексию. Я был на приеме у Святейшего и передал Ему от старца: " Иеросхимонах Серафим из Вырицы — в миру Муравьев Василий Николаевич — просит Вашего, Ваше Святейшество, благословения и земно Вам кланяется", — и при этом я земно поклонился.

" Знаю, знаю его, — ласково сказал Патриарх, — а как он здравствует? " Я ответил, что духом он бодр, а телом изнемогает, так как очень много у него бывает посетителей с горем и скорбями... Святейший меня благословил и сказал медленно и раздельно: " Передайте ему от меня, что я прошу его святых молитв". Кончился прием, слышу в публике голос: " Вот ведь за Патриарха вся Церковь молится, а он просит молитв схимонаха..." — " Ну, это не простой схимонах, а старец", — произнес неизвестный...»

Старец Серафим и митрополит Григорий понимали, что советские власти не оставят прот. А. Кибардина в покое, как ревнителя памяти Императорской Семьи. Ведь отец Алексий по своей детской вере и непосредственности со многими делился рассказами о пребывании в Царском Селе и служении при Феодоровском Государевом соборе. Умудренные Богом старшие пастыри прекрасно знали, что самое лучшее для него решение — удалиться от мира в тишину монастырских келлий. В дальнейшем они видели батюшку в числе кандидатов на епископский сан.

Обращаясь к епископу Лужскому Алексию (Коноплеву), сам отец Алексий 21 сентября 1957 г. писал: «По милости Божией, я был близок к приснопамятному иеросхимонаху Серафиму, бывшему духовнику Александро-Невской Лавры, который последние дни своей жизни жил и скончался в Вырице. Я с 1945 г. до дня его кончины — 3 апреля 1949 г. — был его духовником.

Он мне дважды сказал: " Ты будешь архиереем", в первый раз при начале знакомства — в 1945 г., а вторично пред своей кончиною. Мне слова старца были очень неприятны — предсказывали смерть супруги — в 1947 г. она скончалась...

В 1949 году, после кончины иеросхимонаха Серафима, был в Вырице благочинный, покойный прот. Мошинский. Он передал мне благословение и привет от митр. Григория и сказал: " Владыка меня спрашивал, что думает о. Алексий об архиерействе? " " Что вы ответили? " — спросил я. Ответил, что " о. Алексий о монашестве не помышляет и о епископстве тоже, считает себя недостойным! " " Правильно, — ответил я, — так и передайте Владыке". Как видите, Ваше Преосвященство, к монашеству я не стремился и никогда бы не поверил и не согласился бы, если бы кто стал мне говорить, что мое настроение изменится».

Отец Алексий причастил иеросхимонаха Серафима перед его кончиной Святых Тайн, служил первую панихиду и провожал старца в последний путь на земле. Преподобный Серафим завещал своему духовнику четыре серебряных позолоченных предмета: небольшую чашу, дароносицу, крест и Евангелие в окладе. Они были переданы о. Алексию внучкой старца, но хранились в Казанской церкви.

После кончины о. Серафима протоиерей Алексий еще почти 10 месяцев прослужил в Вырице. О том, каким он был священнослужителем, говорит докладная записка благочинного Пригородного округа прот. Александра Мошинского от 27 мая 1949 г.: «Протоиерей Алексий Кибардин свое пастырское служение при вырицкой Казанской церкви проходит с должным благоговением, истово совершает богослужения и сопровождает их поучениями. В то же время заботится о благолепии храма и умело ведет хозяйственную часть храма...»

Видимо, благодаря ходатайству митр. Григория, определением председателя Верховного Совета СССР от 18 ноября 1948 г. с О.Алексия была снята судимость 1931 г. Однако активная деятельность протоиерея, его растущее влияние на верующих вызывали раздражение властей. Перед кончиной прп. Серафим сказал батюшке: «Я назвал тебя архиереем и смутил тебя. Похоронишь меня, а на пасхальной неделе и не захочешь, а тебя возьмут и дадут 25 лет — это архиерейская почесть. Далеко будешь служить, и тебя будут слушаться как архиерея. А как побудешь архиереем, встретимся — будешь ходить ко мне на могилку и на могилку жены своей — мы будем рядом лежать. Я умру, а ты после меня еще 15 лет проживешь».

И действительно, арестовали о. Алексия 21 января, а осудили в день Пасхи — 17 апреля 1950 г. В постановлении на арест говорилось, что он занимается в Вырице антисоветской агитацией, призывает в церковных проповедях верующих молиться за заключенных и арестованных лиц. Но в дальнейшем на следствии эти темы никак не фигурировали, видимо, органы госбезопасности решили ограничиться казавшимся им «беспроигрышным» обвинением священника в пособничестве немецко-фашистским оккупантам.

Проходивший шесть часов обыск в доме батюшки на ул. Кирова, 45, ничего не дал, многодневные допросы о. Алексия во внутренней тюрьме Управления Министерства государственной безопасности СССР по Ленинградской области с 22 января по 18 марта 1950г. также желаемого результата следователям не принесли. Протоиерей категорически отрицал все обвинения в сотрудничестве с СД, немецкой военной разведкой и т.п. Тогда органы госбезопасности стали оказывать давление на свидетелей, что дало свои плоды. Угрожая двумя годами тюрьмы, следователям удалось запугать монахиню Евфросинию (Дмитриеву), которая согласилась подписать сочиненные за нее показания об антисоветских и прогерманских проповедях о. Алексия в годы войны. Видимо, таким же методом обработали кучера И.П. Старухина, заявившего, что он два-три раза отвозил письма А. Кибардина немецкому коменданту в Осьмино. А бывший староста Новожилов показал, что он слушал на собрании районных старшин доклад о. Алексия о его лагерной жизни, и в нем якобы были антисоветские заявления. В составленном 22 марта обвинительном заключении говорилось, что прот. А. Кибардин был «завербован комендантом Военной немецкой комендатуры для контрреволюционной работы в пользу гитлеровской Германии».

Состоявшееся 17 апреля 1950 г. закрытое судебное заседание Военного трибунала войск МВД Ленинградского округа было далеко от объективности. На него не вызвали ни одного из запрошенных о. А. Кибардиным в заявлении от 8 апреля свидетелей: его домработницу Е.Я. Масальскую и бывшего командира партизанского отряда И.В Скурдинского, которые могли подтвердить постоянную помощь священника партизанам, а также членов приходского совета Покровской церкви Е.А. Кузнецову и А. К. Прокофьеву, которые знали, что в военных проповедях батюшки не было ничего пронемецкого и антисоветского.

Судебное заседание оказалось недолгим, но и его протокол свидетельствует о фальсификации дела. Стала отказываться от «своих» показаний мои. Евфросиния, начали путаться в излагаемых фактах Старухин и Новожилов. Относительно слов последнего о. Алексий заметил: «Эти показания не Новожилова, он и на очной ставке со мной мялся, не зная, что сказать, это редакция следователя. Новожилов не был тогда и на собрании». Священник по-прежнему отрицал свою вину и в последнем слове заявил: «Мне трудно оправдаться в предъявленном мне обвинении, хотя я и не виноват. Я оказывал помощь партизанам, следовательно, я оказывал помощь советской власти, а оказывая помощь советской власти, я не мог идти против нее. Я уже старик, моя участь в ваших руках, и я прошу взвесить все и вынести справедливый приговор».

Однако приговор был абсолютно несправедливым — 25 лет исправительно-трудовых лагерей с конфискацией всего имущества и поражением в правах на 5 лет. В кассационной жалобе о.А. Кибардин указывал, что его свидетели не были вызваны в суд, и просил хотя бы не конфисковывать изъятые при аресте церковные предметы и деньги прихода — 5, 5 тыс. рублей, а также вещи внуков. Но определением Военного трибунала от 8 мая 1950 г. приговор был оставлен в силе, и во всех просьбах священнику отказали. Отца Алексия отправили отбывать срок в так называемый Ангарлаг, или по-другому, Озерлаг. Этот лагерь представлял собой около 30 отделений в отдаленном районе Иркутской области на границе с Красноярским краем, в бассейне реки Бирюсы и вокруг строящейся трассы Тайшет — Братск.

Ко времени приговора батюшке уже было почти 70 лет, и он страдал рядом заболеваний. В его врачебной тюремной справке от 21 января 1950 г. говорилось: «Годен к легкому труду, этапом следовать может — возрастные изменения, гипертония, нервно- и атеросклероз». За годы заключения состояние здоровья о. Алексия существенно ухудшилось. В лагерных документах 1954 г. указывалось, что он является инвалидом и в трудовой деятельности участия не принимает.

Батюшка принял обрушившиеся на него испытания с глубочайшим смирением и лишь сокрушался, что ранее не последовал советам старца Серафима и митрополита Григория принять монашество. Позднее, в 1957 г., он писал: «От Господа зависят судьбы человека! Вдруг в 1950 году меня, совершенно для меня неожиданно, арестовывают, судят и даже Военным трибуналом, осуждают на 25 лет в сибирские лагеря. На свидании последнем я сказал сыну: " Помнишь, в прошлом году старец Серафим, а раньше ми-троп. Григорий говорили мне о монашестве? Я не послушал их, и вот теперь меня отправляют в сибирскую лавру-монастырь, учиться повиновению, терпению и послушанию. Буди воля Божия". Сын меня утешал, успокаивал: " Пройдет 3-4 года, — говорил он, — и ты вернешься". Разве думал он в тот момент, что слова его окажутся пророческими. Я попал в самые строгорежимные лагеря — Озерлаг около Иркутска, Переписка разрешалась там один раз в году. Режим был каторжный; мы не считались людьми; каждый имел нашитый на спине и на колене номер и вызывался не по фамилии, а номер такой-то. Действительно, Владыко Святый, Господь управляет судьбами человека! Я это испытал!»

В лагере батюшка стал настоящим старцем. Господь дал ему дар рассуждения и утешения. К нему относились, действительно, как к архиерею, многие обращались за советами, просили благословения на все дела. О. Алексий говорил впоследствии, как благодарил он Господа за эту ссылку — как нужен оказался он в этом месте, скольким людям Господь посылал через него помощь и как нужны в заключении верующие люди для спасения душ многих.

Родственники протоиерея в 1990-е гг. рассказывали: «Заключенные лагеря, где находился батюшка, работали на лесоповале. Ввиду преклонного возраста отца Алексия и его болезненности, как правило, он или нес обязанности дневального по бараку — мыл полы, выносил " парашу", поддерживал огонь в печи; или подбирал сучья на лесоповале. И вот однажды не выдержало сердце старого пастыря — с несколькими верными заключенными он тайком ушел в тайгу, где отслужил короткий молебен о здравии томящихся в неволе и скорейшем их освобождении. В тех условиях это было подлинным подвигом. Ведь донос последовал незамедлительно. Лагерное начальство, учитывая старческий возраст отца Алексия, " милостиво удостоило" его " всего" семи суток пребывания в холодном карцере».

Сохранились письма о. Алексия к родным из мест заточения. По ним можно изучить географию Озерлага. Тайшет, Чуна, Шиткино, Чукша, Алзамай, Ново-Чунка, Невельская — такие названия населенных пунктов значатся в обратных адресах на конвертах. Батюшку неоднократно перебрасывали из одного отделения лагеря в другое. Это была умышленная травля, санкционированная лагерным начальством. Сам отец Алексий писал 8 мая 1955 г. родным: «Этапы — такая тяжелая вещь, что и представить Вам трудно, особенно, когда этапируемый еще и инвалид и нагружен своими же вещами, как верблюд. Прибудешь на новое место, временно приходится быть и без постели, и без определенного места, правда, временно, но все же неприятно».

Сначала, за три с половиной года, протоиерею удалось отправить лишь пять писем. В первом из них говорилось: «Сегодня 18-е октября 1950 года. Милого дорогого Алешеньку поздравляю со днем Ангела, а папу и маму — с именинником. Дай, Господи, всем нам здоровья и возможности снова видеть друг друга. В такие дни, как сегодняшний, сердце особенно больно сжимается от воспоминаний. Только молитва и надежда на милость Божию умиротворяют скорбящую душу. Писать часто я не могу — от меня это не зависит... Из продуктов можно прислать сухарей серых своего печения (не кондитерских) и даже наполовину с черными, сахару и обязательно чеснока с луком. Без поддержки Вашей мне будет очень трудно выдержать... Вышел из барака на воздух. Кругом гористая местность, покрытая лесом. Небо с нависшими снежными облаками. Унылая осень — унылое настроение. Для души пространство не является препятствием. Послал Вам в воздух привет и благословение. Живите с Богом!»

Следующую весточку отец Алексий отправил родным только 11 декабря 1951г.: «Я здоров сравнительно для своих лет и благополучен по милости Божией. Милость Божию, по Вашим молитвам, являемую надо мною, грешным, я чувствую всегда. Впредь не забывайте же меня в своих молитвах. За Вашу любовь да воздаст Вам Господь. Об очень многом, о своих переживаниях хотелось бы поделиться с Вами, но в письме всего не напишешь... Ежедневно я вспоминаю всех Вас в своих недостойных молитвах».

В лагерях особого режима заключенные отбывали срок в той же одежде, в которой были при аресте. Правда, все добротные и хорошие вещи тут же отбирали у них уголовники. Поэтому в своих письмах батюшка постоянно просил: «Из вещей мне ничего не надо!» В жестокие сибирские морозы престарелый пастырь носил легкое осеннее пальто.

14 января 1953 г. отец Алексий писал: «Не нахожу слов, как благодарить Вас за ту сыновнюю любовь, которую проявляете Вы по отношению ко мне — своему горюну-отцу. Благодарю Господа Бога за Вас, моих детей. Прошу, чтобы Он воздал Вам Своею милостью за Вашу любовь и память обо мне, грешном. Сколько горя и скорби, выпавших на мою долю, я причинил Вам и покойной матушке! Не посетуйте на меня — ибо от Господа пути и судьбы каждому человеку. Буди Его святая воля! Не желал бы я никому испытать тех скорбей... Такова моя участь — доля, предназначенная Господом... Мое здоровье удовлетворительное. Конечно, возраст сказывается — силы уходят, но все же бодрюсь и горячо молю Господа, чтобы дал мне возможность повидать Вас и по-христиански умереть... Конечно же, пусть будет как угодно Господу. Слава Богу, время идет к весне, а зима стоит суровая — морозы до 55°... Любящий Вас деда Алеша».

Пятое письмо батюшка отправил 10 января 1954 г.: «Наконец имею возможность послать Вам очередное письмо... Целый год Вы, дорогие, не имели от меня весточки. Сердечно благодарю Вас за Вашу любовь, которую проявили к своему отцу в письмах и посылках... С горечью в сердце думаю, что уже 4 года, как я нахожусь на Вашем иждивении. Очевидно, воля Божия испытывает Ваше терпение и сыновнюю любовь... Сказывается старость, сказывается довольно сильно и быстро. Стараюсь не поддаваться. Двигаюсь, но хожу, как дед в последние годы своей жизни. Памятую часто о смертном часе, страшит и ужасает мысль, что придется сложить свои кости в далекой стороне... Но — буди воля Господня! Всецело уповаю на милосердие Божие! Это только меня и подкрепляет. Вперед приветствую всех Вас со светлым праздником. Да хранит Вас Господь!»

С 20 апреля 1954 по 8 апреля 1955 гг. священник уже смог отправить родным 14 писем и в первом из них сообщил: «Сегодня, в Великий Вторник, получили мы неожиданную праздничную радость: разрешено писать нам письма в неограниченном количестве-Сегодня же спешу порадовать Вас и приветствовать с наступающим Великим Праздником Пасхи. Четыре года я лишен был радости хотя бы письменно передать Вам Пасхальный привет... Сейчас в бараке все спят, а я пишу письмо, так как дневалю ночью. Вот моя работа, которой я доволен...»

В другом письме, от 13 января 1955 г., говорилось: «Не желаю никому переживать то, что я переживаю... Зима ныне все время стоит суровая — до 40° и ниже. Все время приходится сидеть в бараке. Недостаток движения и свежего воздуха, конечно, не могут благотворительно влиять на здоровье. 73-й год мне идет, и долго ли я протяну, только Господь ведает. Писал я Вам про актировку з/к инвалидов и больных стариков. Актировка идет, но когда до меня дойдет, трудно сказать... Буду писать в Москву... Посылаю Вам свое благословение».

1 февраля батюшка писал: «Сегодня я прошел актировку. Через полмесяца или месяц должна быть и судебная комиссия, которая оформит всех актированных, и затем, говорят, списки освобожденных уже двумя комиссиями направлены будут в Москву, а там решится наша судьба, куда кого направят... Может быть, к Пасхе, мы этого не знаем — только Господь ведает — нас отсюда сгруппируют и отправят куда следует... Одно время я почти лишился сна... Храни Вас Господь!»

Но к 8 апреля 1955 г. ситуация практически не изменилась: «Вчера, в праздник Благовещения, получил от Вас письмо. Читая письмо, мысленно приветствовал Вас с Великим праздником, а затем мысль и чувства невольно перешли на Вербное воскресение — преддверие Светлого Христова Воскресения. Боже мой, наступают великие дни Страстной недели, а затем и Светлые Пасхальные дни. Сердце верующего человека благоговейным чувством проникается от величайших воспоминаний Евангельских событий... Мысленно в это время — 4 апреля (по старому стилю) — я буду с Вами, дорогие мои, и издалека — издалека понесется к Вам мой Пасхальный привет! Вы пишете, что ждете от меня известий о дальнейшей моей судьбе. Увы! Порадовать пока ничем не могу; терпение у нас уже истощилось, а, очевидно, надо еще потерпеть. На все воля Божия...»

«Обратите внимание на мой новый адрес...» — семь раз повторялись эти слова в письмах батюшки из Озерлага. Столько раз за четыре года отец Алексий вынужден был переносить тяготы пересылок. Каково было стерпеть нечеловеческие условия сибирских этапов тяжелобольному престарелому пастырю, каково ему было обустраиваться в новых местах заточения среди уголовников, знает один Господь Бог. Ведь вновь прибывшие всегда получали худшие места в бараках и урезанное, по сравнению со «старожилами», питание. Какой же несокрушимой верой надо было обладать, чтобы писать в его положении: «Живу надеждой на милость Божию...», «Всецело уповаю на милосердие Божие...», «Буди Его святая воля!»

После смерти Сталина в 1953 г. верующим действительно разрешили в лагере молиться, ежемесячно писать письма родным, постепенно начался пересмотр дел. 29 ноября 1954 г. о. Алексий Кибардин написал заявление Генеральному прокурору СССР: «Отношение ко мне следователя во время следствия, грубое и придирчивое, явно враждебное, а затем суровый приговор Трибунала вывели меня старика из равновесия, и поэтому я не смог использовать права обжалования этого приговора. Следователь, который в грубой форме с площадной бранью заявил мне: " Ты поп и бывший лагерник, ты враг Родины и советской власти, ты должен был вредить и, значит, вредил советской власти", — не предъявил мне сформулированного обвинения... Виновным себя не признавал и не признаю, совесть моя чиста: ни Родине я не изменил и никого не обидел».

Заявление батюшки рассмотрел военный прокурор Ленинградского округа, в заключении которого от 22 февраля 1955 г. говорилось о необходимости снизить наказание, как «чрезмерно суровое», до фактически отбытого срока — 5 лет и 2 месяца. И 1 апреля Военный трибунал округа принял решение снизить приговор до 5 лет лишения свободы в исправительно-трудовом лагере, заключенного освободить и считать его не имеющим судимости без поражения в правах. 22 мая 1955 г. о. Алексий был освобожден в рабочем поселке Заярске и вскоре выехал в Ленинград. Перед освобождением он отслужил в лагере Пасхальную службу.

В виде апокрифа она описана в одной из книг о преподобном Серафиме Вырицком: «И вот приблизился праздник Пасхи 1955 года. Отец Алексий благословил приготовить все необходимое к торжественному служению, весь лагерь пришел в движение, шили ризы, вытачивали из дерева сосуды для богослужения. Накануне Пасхи начальник лагеря вызвал отца Алексия и спросил: почему заключенные возбуждены? Отец Алексий успокоил его, сказав, что никаких возмущений не будет и быть не может — сегодня наступает великий праздник Пасхи.

Перед началом Пасхальной службы освятили престол — и вдруг все чудесно изменилось — появились 40 священников в белых ризах, сшитых из простыней и покрывал. В половине двенадцатого ночи хор запел ирмос канона " Волною морскою". Тогда явилось знамение: по Байкалу прошла огромная волна, ударила с шумом о берег, окатив водою всех собравшихся под открытым небом встречать Пасху, — и откатилась, затихая. Вдруг зажглись тысячи лучин — все пространство озарилось огнями. Ровно в 12 часов ночи священство и весь народ запели: " Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити", — тысячи голосов подхватили пасхальное песнопение. Оно разносилось над лесом, над водами Байкала, поднималось к небу. Многие молились со слезами: и заключенные, и солдаты, и даже лагерное начальство. Отец Алексий первым воскликнул: " Христос Воскресе! " — " Воистину Воскресе! " — ответили 20 тысяч голосов, эхо ответа понеслось в тайгу, и все леса, облака, воды, вся природа откликнулись на этот призыв. В это время в воздух поднялись тысячи птиц. Они летали над лагерем, ликовали, радовались с людьми. Началась литургия — служили 40 священников, было приготовлено 40 деревянных чаш, и все 20 тысяч заключенных причащались. Все христосовались друг с другом. Отец Алексий громко прочел огласительное слово святителя Иоанна Златоуста, 40 священников вышли с крестами, и все прикладывались ко кресту.

Такое чудо сотворил Господь на берегах Байкала — не было, наверное, такой Пасхи нигде на Земле. После службы начали разговляться — были даже яйца, куличи и пасхи. Начальник лагеря был поражен — откуда все это явилось! Он спросил у отца Алексия, сколько дней празднуется Пасха, и, узнав, попросил объявить, что три дня все могут на работу не выходить — благодать Божия и радость Пасхальная коснулась сердца начальника. Один из заключенных, бывший до революции корреспондентом, побывавший во многих странах, сказал отцу Алексию: " Я был на праздновании Пасхи в Иерусалиме, в Константинополе, в других благословенных местах, но такой благодати, как сегодня, не ощутил нигде и никогда".

Близились дни освобождения, все томились в ожидании, и вот однажды отец Алексий сказал в проповеди: " Мы знаем с вами, что святитель Николай — великий заступник, скорый помощник и чудотворец, он помогает даже иноверцам. Давайте помолимся святителю Николаю о нашем освобождении и попостимся три дня перед его праздником". 40 человек согласились три дня не вкушать пищи, но выдержали пост только 26 человек (вместе с отцом Алексием, который причастил всех постившихся). И в день памяти святителя Николая, 22 мая (по гражданскому календарю) 1955 года, пришло известие об освобождении этих двадцати шести человек. Как сокрушались тогда не выдержавшие поста!

После освобождения начальник лагеря пригласил отца Алексия к себе в дом, угостил его. " Я никогда не встречал такого человека, как Вы, — сказал он, — день празднования Пасхи до глубины поразил меня. Я прошу Вас молиться за меня; может быть, Господь и меня помилует и обратит к Себе". Он вручил отцу Алексию билет в мягкий вагон до Москвы (билет был оплачен до Ленинграда, но прямого поезда не было, нужно было делать пересадку в Москве)».

Однако это описание далеко от реальности. Поселок Заярск, где весной 1955 г. отбывал срок батюшка, находился в 520 км северо-западнее Байкала на берегу Ангары, но и там не могло быть такой многолюдной Пасхальной службы. Билет же отцу Алексию был оплачен в плацкартном вагоне до города Луга Ленинградской области, который батюшка выбрал в качестве места жительства.

Получив справку об освобождении и билет, протоиерей в начале июня выехал в Ленинград. Все мысли были о встрече с родными. Близ города на Неве жили сын, профессор Педиатрического института Сергей Алексеевич Кибардин, невестка Вера Дмитриевна (она в юности собиралась в монастырь, но отец Алексий как-то спросил, не согласится ли Вера выйти замуж за его сына, и она согласилась), внук Алеша — дорогие и любящие люди. В пути с батюшкой случилось тяжелое несчастье. Позднее он вспоминал, что «не только расслабился по дороге, но и совершил большой грех — не поблагодарил Бога, думал только о встрече с родными, о покое на старости лет». При этом о. Алексий говорил: «Когда тревога, то мы до Бога. Получать хорошо, а поблагодарить Бога — не хватает времени и сил».

В упоминавшемся письме еп. Лужскому Алексию батюшка так описывал произошедшее: «Массу переживаний не выдержал мой организм. Дорогой, в Москве, при посадке на ленинградский поезд, у меня случилось кровоизлияние в мозгу. Я упал, лишился языка, но сознания, к счастью, не потерял. Мне помогли подняться, ввели в вагон, и в таком состоянии я доехал. Сын и невестка встретили меня в Ленинграде, сняли с поезда и привезли на ст. Всеволожскую, пригласили врача. Врач констатировал у меня " паралич" и все удивлялся, как я мог доехать в таком состоянии».

Около двух месяцев о. Алексий болел, а как только смог вставать — 8 августа — написал о своем освобождении и возвращении домой Ленинградскому митрополиту Григорию. В тот же день Владыка поставил резолюцию о выделении протоиерею пособия на лечение в размере 2000 рублей, отметив, что «служить разрешение подтверждается». 15 августа о. Алексий был на приеме у митрополита, который принял его «как отец родной». Батюшка подал Владыке заявление о назначении вторым священником в Казанскую церковь Выри-цы и предоставлении помещения в церковном доме для трех человек, которые жили